КИРДИНА-ЧЭНДЛЕР
СВЕТЛАНА
персональный сайт
ПОДДЕРЖКА
САЙТА
Институт
экономики РАН
Цитатa дня:
Теории, в которые мы верим, мы называем фактами, а факты, в которые не верим, - теориями. (Феликс Коэн)
28-03-2024,
четверг
Yandex Counter

Скачать 40 Кб

Кирдина Светлана Георгиевна,

доктор социологических наук, ведущий научный сотрудник,

Институт экономики РАН

117218 Москва, Нахимовский проспект, 32

8-095-332-45-56 begin_of_the_skype_highlighting 8-095-332-45-56 end_of_the_skype_highlighting (раб.), kirdina@inst-econ.org.ru

 

Российская экономическая теория между прошлым и будущим

(к 75-летию со дня рождения Л. И. Абалкина)

 

Размышления о путях развития российской экономической теории в связи с юбилеем академика Леонида Ивановича Абалкина возникают сами собой, как необходимая и естественная реакция на это событие. Конечно же, это происходит потому, что имя Абалкина в последние годы все более и более связывается в сознании научного сообщества с исследованием истории российской экономической мысли. Кроме того, работы самого Леонида Ивановича в большинстве своем посвящены исследованию теоретических вопросов. Наконец, известно, что «о чем бы ни говорили люди, они, в конечном счете, говорят о себе». Поскольку экономическая теория находится в поле исследовательского интереса автора этих строк, то кажется невозможным не писать именно об этом.

Названные три причины задают структуру дальнейшего изложения. Сначала вместе с Л. И. Абалкиным попробуем реконструировать историю российской экономической мысли до советского периода. Далее представим достижения и проблемы «новейшей теоретической истории», а именно, политической экономии социализма, в рамках которой долгое время работал и юбиляр. В заключение попытаемся заглянуть в будущее пост-советского институционализма, составляющего, по нашему мнению, один из магистральных путей развития экономического теоретического знания.

 

Чтоб не «порвалась дней связующая нить…»

По-видимому, на долю каждого поколения так или иначе выпадает период значимой переоценки общественных ценностей, кризиса идей, потребности в обновлении основных взглядов на окружающий мир. Для кого-то это совпадает с периодом собственной молодости, другим приходится это переживать в зрелом возрасте, а кому-то – в возрасте приходящей мудрости. Роль молодежи в таких процессах – помогать обществу ниспровергать прежние догмы и освобождаться от ненужного груза прежних лет. Представителям среднего поколения в эти годы предстоит создавать то новое, что должно заместить ушедшее. Этого объективно требует их активный творческий возраст и полученные знания, которые они должны приложить для решения возникших проблем. Особая роль патриархов в такие периоды – сохранить связь и преемственность, подставить свои плечи гигантов под идеи новых пока еще карликов, «соединить обрывки связующей дни нити». Поистине гамлетовская задача!

Российская перестройка, начавшаяся с конца 1980-х гг., означает именно такой этап отечественной истории. А общественная наука этого периода – одна из самых драматических арен битвы нового и старого. Не позавидуешь ее представителям, репутация которых в связи с крахом «реального социализма» подверглась девальвации в массовом сознании. И одновременно общественность и политические силы требуют немедленных рецептов и научного обоснования новых преобразований! Сохранить мужество, присутствие духа и мудрость в этой патовой ситуации, с одной стороны, и в меру сил способствовать решению поставленных на повестку дня задач, с другой стороны - удел немногих. Но, слава Богу, они всегда были, есть и будут.

Одним из вариантов решения гамлетовской задачи не допустить «распада связи времен» является обращение к истории. В отношении теоретического знания обращение к истории – это не просто издание трудов предшественников. Здесь стоит задача глубокой рефлексии прежних результатов как фундамента и основания созидательной современности. Одновременно актуализируется задача выявления эволюционного русла развития науки с тем, чтобы при выборе и конструировании новых методологических схем не тратить времени на повтор «тупиковых ветвей» эволюции экономической теории, на адаптацию неадаптируемого и на попытки применить бесполезное. Как пишет Л. И. Абалкин, «оглядываясь назад и критически оценивая достигнутое, мы укрепляем силы и энергию для дальнейшего движения вперед. Знание истории науки вырабатывает надежный иммунитет против повторения ошибок прошлого»[1].

Почему на переломных этапах, когда, казалось бы, главное – отказаться от устаревшего, так актуально осмысление заново прежнего опыта? Почему в эти периоды не менее важным, чем создание новых парадигм, является выявление исторической преемственности? Потому, что «когда речь идет о выработке новой парадигмы, то классические или традиционные воззрения не отбрасываются. Они входят в новую систему представлений, но в качестве частного случая, объясняющего определенный этап исторического пути развития человечества, но не всю его многовековую историю. Это осмысление того, что происходит сейчас»[2].

Поэтому упорные многолетние усилия Л. И. Абалкина по презентации российской школы экономической мысли в условиях массовой переориентации многих ученых на зарубежные теоретические достижения, так актуальны. Прежде всего, эти усилия включают в себя его собственные исследования, в том числе и те, которые процитированы в настоящей статье. Другой частью этой большой и самоотверженной работы являются организуемые под эгидой Вольного экономического общества и при участии Института экономики РАН (директором и научным руководителем которого является Л. И. Абалкин) празднования актуальных юбилеев. Так, отмечалось 350-летие И. Т. Посошкова, 180-летие Н. Я. Данилевского, 150-летие С. Ю. Витте и др. К этим датам приурочивались научные конференции, «круглые столы» и выход в свет трудов юбиляров. Наконец, Л. И. Абалкин является координатором работ по изучению истории российской мысли, проводимых в научных учреждениях Российской академии наук, редактором выходящих на эту тему трудов и монографий[3].

Конечно, обозреть и проанализировать развитие экономической мысли России за последние почти 300 лет - огромная по масштабам и сложности задача. Вслед за Екклесиастом можно лишь повторить, что «Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого»[4]. Но некоторые основные моменты уже сегодня представляются доказанными. Прежде всего, речь идет об отчетливой тенденции российской экономической мысли, а именно: о последовательном стремлении к изучению особенностей национальной хозяйственной системы. Именно это стремление характеризует российскую экономическую мысль как самостоятельное особенное явление. Оно позволяет осознанно говорить о российской экономической школе, которая имеет собственные результаты и теоретические достижения.

По мнению Л. И. Абалкина, российская школа экономической мысли сложилась в конце (в последней трети) XIX века и просуществовала до начала 30-х годов XX века. В нее вошли такие выдающиеся ученые и политические деятели, как М.И. Туган-Барановский и его ученик Н.Д. Кондратьев, С.Ю. Витте и Д.И. Менделеев, Н.К. Михайловский и М.М. Ковалевский, В.П. Воронцов и А.И. Васильчиков, Г.В. Плеханов и В.И. Ульянов (Ленин), П.Б. Струве и Н.М. Булгаков, Д.И. Пихно и А.А. Богданов, А.И. Чупров и И.И. Янжул, Е.Е. Слуцкий и В.К. Дмитриев, С.Н. Прокопович и А.Д. Билимович, А.В. Чаянов и А.Н. Челинцев, Л.Н. Юровский и Г.А. Фельдман, многие другие.

Но, применив и развив предложенные Л. И. Абалкиным критерии выделения российской школы экономической мысли, можно, на наш взгляд, расширить и ее временные границы, и состав наиболее известных представителей. Ибо, как отмечает сам Леонид Иванович, «у научных школ… нет четко фиксированных дат их начала и конца»[5].

Итак, особенностями российской школы экономической мысли, являются, на наш взгляд, следующие объединительные и воспроизводящиеся черты:

1) размышление в рамках так называемой объективистской парадигмы, признающей естественный, объективно существующий характер хозяйственных процессов, «неконструируемость» людьми существующих экономических законов;

2) социальность, а точнее, социологический характер экономических представлений, выход за пределы собственно хозяйства при анализе экономических проблем;

3) рассмотрение экономических явлений не с позиции западного «методологического индивидуализма», когда в центре исследования находится homo economicus, а в контексте массовых и институциональных процессов, так называемый холистический подход; "Субъективизм и методологический индивидуализм плохо вписывался в социальный контекст привычного для русских экономистов дискурса. Рациональный, максимизирующий свою полезность индивид не очень подходил на роль главной организующей конструкции экономической теории»[6];

4) констатация наличия «другой экономики» с присущими ей экономическими законами, отличающейся от европейской.

На наш взгляд, эти черты реализовали в своих работах, помимо поименованных выше ученых, и первый русский экономист Иван Тихонович Посошков в ХVIII веке[7], и Сергей Федорович Шарапов в XIX веке[8], и плеяда советских политэкономов. Из современных исследователей сам Леонид Иванович Абалкин прежде других принадлежит к российской экономической школе, характерные особенности которой обозначены выше.

Специфика российской школы экономической мысли проявляется, конечно, не только в работах указанных авторов. Во многих трудах российских обществоведов разных веков можно увидеть – в более или менее явной форме – эти черты[9]. Частично они отражают особенности национальной культуры и способ теоретизирования наших ученых. Так, в филологии в этом случае говорят о российском академизме, в философии - о русском космизме, в культурологии – о широте русской души, и т.д. В экономической науке эта особенность реализуется в выходе за пределы узко понимаемого предмета, в рассмотрении экономики как части социального мира, принимаемого с его законами и несовершенствами. В занятиях экономической наукой русский, то есть живущий в России, человек, очень часто реализует свое холистическое мировоззрение, считая необходимым рассуждать о проблемах общественного устройства в целом. Вот, например, как характеризовал только что появившуюся в России в начале ХIX в. экономическую науку историк Николай Полевой: «Политическая экономия есть одна из тех наук, которые быстрее других развивают здравые понятия о сущности гражданских обществ и приводят нас к истинной стезе общественного счастия»[10]. И почти через 200 лет то же отмечает и наш современник Л. И. Абалкин: «Сложившийся характер российской культуры привел к широкому распространению в экономических трудах различного рода философских, социальных, психологических, духовно-нравственных и религиозных подходов. И это не было случайным, а отражало стремление к широкому, органически присущему российской экономической мысли взгляду на сложность и целостность изучаемого ею предмета»[11].

Иностранцы также не раз отмечали, что в словосочетании «политическая экономия» русские всегда делали упор на слове политическая. Политический и, более того, социальный аспекты экономической мысли, по их мнению, всегда приобретали у нас особое значение. В книге немецкого ученого, писавшего в 20-х годах ХХ века, Х. Ю. Серафима, читаем: «Это характерно для русского национального характера, что в политической экономии, когда и поскольку она самостоятельно разрабатывается русскими, на первый план выдвигается социальный момент»[12].

Предъявление в условиях перестройки этих особенностей отечественной экономической мысли, обращение к трудам и взглядам российских экономистов – важнейшая составная часть формирования духовного климата и общественных оценок в ситуации, когда «дней связующая нить» рвется прямо на глазах. Чем дальше, тем очевиднее, что рассуждения представителей российской экономической школы более адекватно, чем чужеродные экономические доктрины, позволяют определять механизмы и стратегии развития страны.

Идейное противоборство экономических взглядов в постсоветской России продолжается, как на практике, так и в теории. И, как пишет Л. И. Абалкин, «в ходе этого противоборства решается и вопрос о возрождении российской школы экономической мысли как органической части мировой науки. И речь идет не о возврате к старому, а об умении осознать реалии наступающего века. Есть основание полагать, что завтрашний день принадлежит тем, кто активно включится в создание новой парадигмы обществознания, кто определит место страны в системе альтернативных вариантов ее будущего развития, кто сумеет сочетать анализ глобальных изменений в мире с сохранением уникальности российской цивилизации»[13].

 

Блеск и нищета советской экономической науки

Отнесение политической экономии социализма, развиваемой в свое время советскими учеными, к российской школе экономической мысли – открытый пока вопрос. Почему бы не попытаться ответить на него в статье, посвященной юбилею ученого, воссоздающего преемственность в отечественной экономической теории и являющегося одновременно современником и теоретиком в области политической экономии социализма?

Корни политэкономии социализма традиционно и справедливо усматривают в марксистском учении о коммунизме. На это прямо указывали и сами разработчики ее основных положений, и многочисленные последователи. В то же время – и это также справедливо, - данное учение устойчиво рассматривается как теоретическое достижение советской эпохи, продукт практической реализации заимствованных положений в конкретных условиях, что обогатило и в ряде позиций существенно изменило исходный образец. Само название указывает на то, что это – иная доктрина. Именно поэтому возникла в начале 1950-х годов идея написания специального учебника, в котором необходимо было изложить основные положения новой экономической теории, – работ Маркса и Ленина уже оказывалось недостаточно.

Конечно, как и в большинстве концепций, в строе политической экономии социализма можно увидеть и логические противоречия, и непоследовательность по ряду фиксируемых позиций, и очевидно политизированный, то есть ориентированный на субъективно понятые задачи момента, характер. Тем не менее, взятая как единое целое, она, несомненно, представляет собой определенное теоретическое достижение и содержит набор характерных черт, отражающих специфику российской экономической мысли. Таково наше мнение, и попытаемся его аргументировать.

Первая особенность российской экономической теории, как отмечалось ранее - объективистская парадигма восприятия происходящих в обществе процессов. Политическая экономия социализма, базирующаяся, как это декларировали ее основатели и последователи, на философии исторического материализма, также четко заявляла, что законы политической экономии отражают закономерности процессов, совершающихся независимо от воли людей. Уже в одном из первых учебников[14] экономические законы отождествляются с законами природы, познание которых позволит применить их на пользу человечеству. Читаем: «… законы экономического развития являются объективными законами, отражающими процессы экономического развития, совершающиеся независимо от воли людей. Люди могут открыть эти законы, познать их и, опираясь на них, использовать их в интересах общества, … но они не могут уничтожить их или создать новые экономические законы»[15].

Вторая особенность российской экономической мысли, представленная в политической экономии социализма - рассмотрение общества как единого организма, экономика, политика и идеология которого взаимосвязаны. Этот социологический взгляд напрямую отражен в названии учения и содержится в его основных положениях. Действительно, в отличие от других «политических экономий» здесь речь идет об обществе с определенной социальной идеей, а именно, идеей социализма. Эта идея составляет один из составных элементов концепции, ее неотрывную часть. Если, например, «духовная политическая экономия» Ивана Посошкова опиралась в идеологическом отношении на православие, то ее «наследница» ХХ века заменила религиозную идею научной, что отражало закономерности времени.

Само представление об изучаемом в политической экономии социализма объекте – обществе, также включает в себя экономические, политические и идеологические компоненты. Экономические отношения в этой теоретической модели образуют так называемый базис общества, а политические и идеологические – его надстройку. Соответственно, надстроечные отношения определяются базовыми. Крылатые ленинские выражения «Политика есть концентрированное выражение экономики» или «Коммунизм [идея – С. К.] есть Советская власть [политика – С. К.] плюс электрификация всей страны [материальная база – С. К.]» образно и четко отражают эту связь.

Нельзя не отметить, что осознание единства экономической, политической и идеологической сфер в советской политэкономии социализма, по сравнению, например, со взглядами предшественников, становится более глубоким и зримым. Это выражается в фиксировании многообразных связей между ними, констатации их взаимообусловленности, введении и разработке понятий, выражающих эти связи. Так, развитие концепции коммунистической партии (при всех достижениях и заблуждениях ее разработчиков), задачей которой является обеспечение соответствия между тремя названными сферами, является одним из таких примеров*.

Наконец, социологический подход выражает себя и в том, как понимается в политической экономии социализма основной экономический закон. Для рыночных экономик основным законом - это было зафиксировано Марксом, является максимизация прибыли, другими словами, он относится к экономической сфере как таковой, действует «внутри» нее. В отличие от этого, формулировка основного экономического закона социализма – «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники» (если абстрагироваться от декларативного характера его воплощения) содержит в себе попытку перейти от экономических терминов к социальным. Экономика здесь явно предстает как один из составных общественных элементов, который действует по законам этого общественного целого, выступающего по отношению к экономике «внешней» силой.

Третья особенность российских экономических теорий также характерна для политической экономии социализма. Речь идет о направленности исследований на законы развития общества как целого, на анализ поведения больших групп людей в противовес анализу моделей индивидуального поведения. Такой подход, характерный для главного источника политэкономии социализма – марксизма, лег в нашей стране на благодатную почву, поскольку соответствовал самому духу, размаху и стилю российского мышления. «Хочешь иметь дело с марксизмом, - говорил Сталин, - имей одновременно дело с классами, с массой…»[16]. Более того, в политической экономии социализма категориями анализа являются уже не столько классы, как это было у Маркса, сколько «общественные силы» с единым общественным интересом. Поэтому исследовательской и, соответственно, практической задачей является не столько анализ противоположностей между социальными группами, например, между городом и деревней или умственным и физическим трудом, но выявление общего в них. На наш взгляд, здесь очевидна попытка рассмотреть все общественное население как единое целое, реализовать холистический подход к социальной сфере. В отличие от тезисов Маркса о классовой борьбе как источнике социального развития, политическая экономия социализма, развиваемая в традициях российской экономической мысли, пытается выявить источники общественного согласия, коллективного начала, обеспечивавшего выживание огромной страны в непростых условиях. Социалистическая идея представлялась в данном случае таким возможным источником социального консенсуса.

Наконец, четвертая особенность, характеризующая политэкономию социализма как преемницу российской традиции экономической мысли, – это выявление и описание законов «другой экономики», национальной экономической системы. Собственно говоря, это и составляет само содержание политической экономии социализма. Большинству экономистов нашего и старшего поколений эти особенности хорошо известны из учебников, по которым мы учились. Отметим самые главные.

Ключевым отличием хозяйственной системы социализма, доминировавшей в СССР, от других систем, называемых в этом дихотомическом ряду «капиталистическими системами», является общественная собственность на средства производства. Она противостоит институту частной собственности, характерному для рыночных экономик «несоциалистических» стран. Соответственно, в такой системе отсутствует наемный труд в марксистском его понимании, и связанная с ним, как полагали сторонники политэкономии социализма, система эксплуатации. Соответственно, закону конкуренции противостоит закон планомерного пропорционального развития производства, который «возник как противовес закону конкуренции и анархии производства при капитализме»[17].

Выявление особенностей социалистической экономики, понимание ее собственных законов, к которым относятся упомянутые закон развития общественной собственности и закон планомерного и пропорционального развития, а также закон о непосредственно общественном характере труда при социализме - преимущественное, но не единственное направление исследований экономической реальности, проводимых в рамках политической экономии социализма.

Другим не менее интересным фокусом анализа являлась специфика проявления экономических отношений из «капиталистических экономик», которые сохраняются и действуют в условиях доминирования социалистической общественной системы. Речь шла о модификации и трансформации таких отношений и категорий, как прибыль, товар, банковская система и др.

К сожалению, это направление теоретической работы (и практической политики), намеченное в 1950-е годы[18], не получило широкой поддержки. Участники дискуссий о характере собственности при социализме, товарно-денежных отношениях, хозрасчете и подобных им подвергались политическому давлению[19]. В условиях ограничения свободы теоретических исследований и выражения своих взглядов советским ученым, осознающим тесноту методологических рамок политической экономики социализма, приходилось пользоваться «эзоповым языком», вкладывать свои мысли в прокрустово ложе официальной доктрины и т.п. Это сдерживало направления творческих поисков, что привело, в конце концов, к той нищете отечественной экономической науки, которая в полной мере не преодолена до сих пор.

Политическое давление послужило причиной того, что характерные особенности российской школы экономической мысли, содержащиеся и в трудах советских политэкономов, не получили своего развития, а порой реализовывались как свои противоположности. Материалистическое понимание действительности замещалось субъективными взглядами на возможность преобразования общества в задаваемом направлении, социологичность экономических теорий и широкий социальный контекст рассмотрения хозяйственных процессов деформировался в представления об абсолютизации одной из общественных компонент – политики - в процессе социально-экономического развития. В свою очередь, холистический подход при анализе общества привел к игнорированию рассмотрения личности вообще, а специфика «другой» экономики - социализма, была введена в абсолют, фактически запретив внедрение и анализ дополнительных и жизненно необходимых рыночных и подобных им форм экономической жизни.

В результате оказалось невозможным, не нарушая принятой методологической традиции, полноценно продолжить исследования экономической жизни. Потребовалась перестройка всей системы общественных отношений, начавшаяся в стране с конца 1980-х годов, чтобы начать вырабатывать новые теоретические основания экономического анализа. Мы полагаем возможным сделать прогноз о том, что плодотворными окажутся те попытки, которые предпринимаются в русле традиций российской экономической мысли, а не те, которые базируются на заимствованных из иных экономических систем теоретических схемах. С этой точки зрения представляется интересным рассмотреть перспективы институционального подхода, активно развиваемого сегодня как в мировой, так и в отечественной экономической теории.

 

Сегодня и завтра российского институционализма

Институционализм часто называют методологией общественных наук ХХI века. Видение общественных отношений через призму институтов делает анализ общества и экономики объемным. Институционализм позволяет фиксировать несущие общественные конструкции, определяющие специфику социальных взаимодействий, и механизмы, лежащие в основании закономерностей человеческого поведения.

В российском постсоветском институционализме мы полагаем возможным выделить два относительно самостоятельных крыла, отличающихся спецификой своих методологических оснований.

С одной стороны, развитие институционализма в российской экономической науке было непосредственно связано с освоением зарубежных концепций, которые затем были адаптированы отечественными учеными. С другой стороны, институциональный подход в своих исследованиях стали развивать и применять специалисты, опирающиеся на результаты собственных российских разработок. Для этого крыла институциональный подход формировался в русле традиции, присущей социально-экономическим исследованиям в политической экономии социализма и марксистской социологии. Рассмотрим подробнее специфику и того, и другого направления.

Начнем с «заимствованного» институционализма. Действительно, в 1980-е годы институты становятся объектом научного интереса для российских экономистов на волне активного освоения новых теоретических концепций нео-институционалистов западных стран. Такой способ освоения институциональных концепций наложил на российский институционализм свою специфику, отличающую его от зарубежного, где он имел свои традиции и историю*. Развитие схем институционального анализа на западе в значительной мере связывалось с осознанием ограничений ортодоксальной экономической теории и попытками преодолеть внеисторическую и механистическую трактовку экономической деятельности в классических аналитических схемах «мэйнстрима»[20], желанием глубже понять латентные и социальные механизмы экономического развития.

Тем не менее, хотя идеи западного институционализма стремились выйти за пределы базовых постулатов ортодоксальной теории**, вместе с тем, они оставались в рамках рыночной парадигмы[21]. Это выражается в том, что, во-первых, используется близкое мировоззрение, основу которого составляют принципы методологического индивидуализма. Во-вторых, изучается тот же набор явлений, та же часть социальной реальности – а именно – экономическое поведение субъектов рынка, именно для их анализа и конструируется структурно схожий понятийный аппарат. То есть возможно составить список объяснений, переводящих термины нео-институционалистов на язык ортодоксальных экономистов. Например, экономия трансакционных издержек реализует принцип максимизации, институты могут рассматриваться как средство достижения рыночного равновесия в условиях экстерналий (внешних эффектов), и т.д. В-третьих, нео-институционализм, как и ортодоксальная теория, также рассматривает все формы человеческого взаимодействия как обмен (используются также термины "сделка" и "трансакция"). При этом речь идет не только об обмене материальными благами, но и о более широкой их трактовке. В результате, как отмечает М. Блауг, «Школа институциональной теории представляет собой не более чем легкую склонность к отступлению от ортодоксальной экономической науки» [22]. Институционалисты, по его мнению, как и представители молодой исторической школы, потерпели неудачу в создании социально нейтральной экономической теории, хотя и преследовали цель такую теорию создать. В связи с этим современный институционализм, развиваемый западными учеными, представляет собой последовательное продолжение «рыночного фундаментализма», угроза которого в экономической теории осознается все более широким кругом ученых, к которым можно отнести Дж. Сороса, нобелевских лауреатов Л. Клейна, Дж. Тойнби, Дж. Стиглица и др. В этом смысле справедливо утверждение Хайлбронера о том, что экономическая наука западных стран соответствует социальному порядку капитализма, она представляет собой свод знаний и убеждений прежде всего о нем[23]. И неоклассические, и институциональные теории предназначены для описания одного и того же типа экономической системы, при которой жили и живут их создатели.

Итак, американский и европейский нео-институционализм, который активно заимствуется сегодня российскими учеными, опирается, как мы попытались показать, на собственные присущие ему традиции, имеет свою историю развития используемого категориального аппарата и находится в русле рыночной парадигмы. В современных российских исследованиях можно выделить четыре фокус-группы, в которых данные особенности «заимствованного институционализма представлены наиболее ярко[24]. К ним, во-первых, относятся исследования эконом-социологов, использующих категории нео-институционализма в социологических исследованиях экономики. Вторую группу образуют экономисты-математики, заимствующие идеи нео-институционализма в «корпусе» математических моделей, для которых те служат идеологическим обоснованием. Третья группа – это своеобразный «кафедральный нео-институционализм». Он популяризует и развивает зарубежные идеи в вузах и учебниках. Четвертую группу образуют экономисты, ведущие прикладные исследования конкретной экономики. Для них нео-институционализм предоставляет категориальный аппарат, с помощью которого могут быть объяснены некоторые новые реалии российской экономики.

Представители первой группы (см., например, работы В. Радаева, В. Волкова и др.) концентрируют свое внимание на анализе хозяйственных процессов на микроуровне, на локальных порядках, «оставив в стороне макромодели, описывающие институциональное устройство в масштабах всего общества»[25]. Ориентация на методологические схемы западных институционалистов, использование разработанных ими категорий позволяет российским эконом-социоогам при проведении социологических исследований сосредоточиться на изучении тех сфер и видов экономической деятельности, которые «схватываются» именно этими категориями. В первую очередь к ним относятся рыночные отношения и связанный с ними комплекс прав собственности, структур управления и правил обмена. При таком подходе при анализе социальных изменений российского общества в фокусе исследований находятся преимущественно новые, возникающие в практике экономические отношения, составляющие важную часть современного реформаторского процесса. Воспроизводство или модификация прежних российских институтов, в отношении которых западная нео-институциональная теория не предлагает необходимого и адекватного категориального аппарата, как правило, не включаются в исследовательские схемы.

Другую фокус-группу исследователей, активно адаптирующих идеи и методы западного нео-институционализма в России, представляют экономисты-математики. Интерес к применению зарубежных образцов математического моделирования в экономике для российских условий сопровождался интересом и к стоящим за ними идеям институциональной экономики. При этом содержательная сторона – суть понятия «институт», определение специфики проявления заимствованных категорий в российских условиях и т.д., - представляется для экономистов-математиков менее важной, чем логика и стройность формальных построений. Экономисты-математики, также как и эконом-социологи, напрямую переносят категориальный аппарат западных нео-институционалистов на российскую почву, одновременно с соответствующими ему прикладными математическими процедурами[26]. Неслучайно поэтому, что «на стыке» этого аппарата с нашей действительностью строгие в своих выводах и построениях математики так часто фиксируют парадоксы и сбои. Это утверждение иллюстрируют, например, известные работы В. М. Полтеровича об институциональных ловушках или трансплантации институтов[27]. Для объяснения обнаруживаемых сбоев используются уже не столько положения заимствованной нео-институциональной теории, сколько специфика российского общественного контекста.

Третью группу исследователей, развивающих идеи западного нео-институционализма в России, образуют преподаватели экономических высших учебных заведений, представители специализированных кафедр. Российский «кафедральный нео-институционализм» представляет собой, прежде всего, изложение его в учебных курсах и учебниках, а также предложение в качестве методологии для проведения конкретных экономических исследований (см. работы А. Шаститко, А. Олейника, Р.Нуреева и др.). Популяризация идей нео-институционализма в данном случае означает негласное принятие нашими учеными адекватности традиционной микроэкономической теории для объяснения российской реальности. В данном случае акцент делается на обучении основам и понятиям нео-институциональной теории. Неоправданно мало внимания при этом уделяется методологическим вопросам о границах ее применения в современной России. Как и в первом случае, в поле зрения таких исследований попадают, прежде всего, новые явления в экономической жизни современной России.

Это ограничение стремятся преодолеть представители четвертой фокус-группы, которые применяют идеи нео-институционализма в прикладных исследованиях российской экономики. Такой подход активно разрабатывается В.Л. Тамбовцевым в ряде его работ. Плодотворным оказывается применение институционального подхода к анализу проблем трансформации крупнейших секторов народного хозяйства России, свидетельством чему являются известные работы новосибирского экономиста В.А. Крюкова о развитии нефтегазового сектора. В этих случаях применение нового подхода позволяет получать или «методологически сопровождать» интересные результаты конкретных работ, имеющих не только теоретическое, но и прикладное значение.

Для всех четырех фокус-групп, адаптирующих заимствованные понятия нео-инстиционализма в своих исследованиях, можно выделить две общие черты. Первая – методологическая. Вслед за зарубежными нео-институционалистами, отечественные исследователи рассматривают институты как внешний по отношению к экономике набор правил, выполняющих для нее функцию ограничений. Институты, реализуя свои координационные функции, рассматриваются ими как условия (или препятствия) для создания взаимовыгодного обмена, как рамки экономической деятельности. Нео-институционализм для большинства его российских последователей не означает нового «институционального видения» устройства самой экономики. Вторая общая черта – содержательная. Применение нового подхода позволяет изучать в основном либо адаптацию новых экономических форм, либо фиксировать отклонения, парадоксы, аномалии (с точки зрения данного подхода) в хозяйственном развитии нашей страны. Зарубежный нео-институционализм не дает достаточных средств, чтобы полно и всеобъемлюще исследовать основные «несущие» институциональные структуры российского хозяйства, обеспечивающие – вопреки внутренним сложностям и внешним воздействиям - воспроизводство и развитие экономики.

Таким образом, спроектированные на основе положений западного нео-институционализма исследовательские схемы не позволяют, на наш взгляд, в полной мере анализировать те составляющие эволюции российского общества, которые связаны с развертыванием сложившихся, исторически присущих стране институтов. «На линии огня» отечественных нео-институционалистов оказываются «пустые города», и чем дальше они стремятся объяснять российские реалии чуждыми концепциями, тем менее они оказываются услышанными.

Другое крыло современного институционализма в России представлено учеными, базирующими свои исследования на социологическом и историческом подходе. При этом объектом изучения выступает отечественная история, в том числе новейшая. Такого рода институционализм полагает развитие институциональных идей в обществоведении России как исторически присущий нашей науке и практике процесс, имеющий собственную основу. Эта точка зрения представлена в фундаментальном 2-хтомном труде «Институционализм в российской экономической мысли», , подготовленном учеными Волгоградского университета О. В. Иншаковым и Д. П. Фроловым[28]. Конечно, порой представленные в книге попытки выстроить всю историю социально-экономической теории и практики российского государства под линейку институционализма представляются некоторой натяжкой. Например, утверждение о том, что «институциональные идеи, бесспорно… бытовали и у восточных славян, ставших прародителями русского народа»[29], воспринимаются как смешение «истории людей и истории идей». В то же время взятая как единое целое, работа, в которой проанализировано почти полторы тысячи работ и авторов на предмет присутствия в них хотя бы в зародышевом виде тех идей, которые в дальнейшем составили основу или само содержание российского институционализма, выглядит весьма убедительной. При этом выполненный анализ работ российских ученых всех поколений носит глубокий, бережный и созидательный характер.

Например, чрезвычайно интересной выглядит реконструкция по вычленению институционального анализа в работах советских политэкономов. Так, в работах Л. И. Абалкина, относящихся еще к советскому периоду, авторы упомянутого труда находят следующие признаки институционального подхода к анализу общественной практики. Они отмечают, что Л. И. Абалкин «фактически вводил в свою концепцию хозяйственного механизма некоторые институциональные элементы (например, роль конкретных форм институциональной организации, специфика принятия решений хозяйственными субъектами, правовых норм, принятых в данном обществе, менталитета и др.), отражавшие специфический характер хозяйственной системы государственно-монополистического социализма»[30]. При этом экономические институты, согласно Л.И. Абалкину, выступают интегральным звеном экономического базиса общества. В процессе их включения в предмет политэкономического анализа "происходит абстрагирование от надстроечных сторон или аспектов в их деятельности, вычленение их базисного содержания и функций". По его мнению, через использование категории "институт" возможно полное и адекватное реальности раскрытие многомерности производственных отношений. При этом учреждения (институты) предстают как некие " узлы, в которых стягиваются нити (социальных связей. - авт.) в сети производственных отношений"[31].

Категория организационно-экономических отношений, введенная Л. И. Абалкиным в его работе «Диалектика социалистической экономики»[32], и ее анализ представляют собой одну из первых попыток встроить в понятийный аппарат политической экономии социализма институциональные отношения. Фиксируя их «положение» на стыке известных категорий производительных сил и производственных отношений, автор тем самым «эзоповым языком» подчеркивал недостаточность существующих методологических рамок для анализа реально происходящих в советской экономике процессов. Сложная внутренняя структура этих отношений была автором лишь намечена в тот период, но уже в этой классификации «первого приближения», как она названа в работе, разделены социальные и хозяйственные отношения, с одной стороны, и организации - с другой. Много лет спустя такое разделение, предложенное и тщательно рассмотренное нобелевским лауреатом по экономике Д. Нортом, было воспринято в мировой науке как революционный прорыв в понимании институциональной структуры.

Наряду с политической экономией, с 1980 х гг. институциональный подход становится представленным у нас в стране и в рамках марксистской социологии. Его образцом можно считать социологический институционализм Новосибирской экономико-социологической школы (НЭСШ), возглавляемой академиком Татьяной Ивановной Заславской[33]. Если для многих эконом-социологов, как отмечалось ранее, характерен отказ от структуралистских аналитических схем, то в НЭСШ именно этот структуралистский подход получил свое развитие. Он выражается в анализе общества как социальной системы, изучении регулирующих его развитие институциональных механизмов, исследование специфики российского общества на основе категориального аппарата общих институциональных теорий. В то время как некоторые зарубежные ученые полагают, например, что «экономическая теория – это универсальная грамматика общественной науки»[34], социологический институционализм Новосибирской школы, наоборот, выводит законы экономики из законов общественного целого. Методологически социологический институционализм Новосибирской школы тяготеет скорее к старым институционалистам (Т. Веблен, К. Менгер и др.), хотя и произрастает из собственных корней. Нынешние концептуальные и теоретические схемы институционального анализа макро-уровня - естественное развитие известных работ Т.И. Заславской по методологии системного исследования социальных объектов и содержащихся в трудах Т. И. Заславской и Р. В. Рывкиной положений о сущности социальных механизмов развития экономики и общества, внутренним, глубинным элементом которых являются институты[35].

Особенностью социологического институционализма, как и понимания институтов в традиции политической экономии социализма (см. приведенные выше определения институтов Л. И. Абалкина) является также то, что он означает новое видение общества через призму его институционального устройства. Институты выступают не внешними условиями экономической деятельности, как это полагает микроэкономика, в т.ч. и институциональная, – они образуют самую ее сущность. Экономика рассматривается как система взаимосвязанных хозяйственных институтов, их функционирование и есть функционирование самой экономики[36].

Таким образом, собственно российский институционализм представляет собой попытку выявления исторически устойчивых присущих России экономических институтов. Здесь рыночные экономики не рассматриваются как неизбежная альтернатива для всех стран. Стоит задача формулировки таких исследовательских теорий, в которых могут быть представлены и корректно сопоставлены разные типы экономических отношений, имеющие устойчивый характер и дополняющие друг друга. При этом тип экономики является одновременно и исходным, и производным для типа общества, в котором эти экономические отношения осуществляются.

Поэтому нельзя не согласиться с авторами упомянутого труда Иншакова и Фролова в том, что «неправомерно отвергать отечественный институционализм в его становящемся состоянии к началу ХХI века. Равно как едва ли будет правильным некритически перенимать все уже сложившиеся за рубежом теоретические конструкции, полагая их за завершенную истину. Нужно развивать новые оригинальные созидающие идеи, тем более что организационные и информационные основы в экономической науке современной России для этого имеются[37].

 

 

Возвращаясь к юбилею

 

В заключение приведем понимание юбилеев, которое обусловило жанр и содержание данной статьи. На наш взгляд, исконный смысл дошедшего до наших дней обычая праздновать юбилеи – отнюдь и даже не столько в том, чтобы чествовать то или иное лицо. У древних евреев, согласно данным Моисею на горе Синае заповедям, юбилейные годы повторялись каждые 50 лет. В освящаемый год юбилея для каждого из членов рода восстанавливались утраченные почему-либо ранее права на наследство в родовой собственности или гражданские личные права. Древние римляне, восстановившие столетние юбилеи с 1300 года, придали им смысл поклонения святым мощам первоверховных апостолов, через которое верующие получают «весьма благотворные последствия для своей духовной жизни». Этот исконный смысл юбилейных дат, а именно – восстановление, своеобразный контроль исполнения традиции и получение новых духовных импульсов от наследия тех, кому посвящен юбилей, – ярко проявляется в череде юбилеев российских экономистов, пришедшихся на последние годы.

Эти юбилеи оказываются весьма актуальными. Благодаря актуальным юбилеям мы сохраняем и обновляем традицию, соотносим полученные разными способами научные результаты и получаем «благотворные последствия для своей духовной жизни», что и было одной из задач юбилеев, придуманных и установленных задолго до нас.

И еще: когда-то Конфуций сказал: «Кто постигает новое, лелея старое, тот может быть учителем». И он же сказал о своем ученике, что он «не помогает мне: в моих речах он всем доволен»[38]. Относясь к ученым старшего поколения как к своим учителям, мы, представители следующего поколения, своим неудовлетворением и попытками самостоятельно развивать полученные от них знания, надеюсь, помогаем своим предшественникам.

 

 



* Специфика методологического подхода российских исследователей ярко проявляется при сравнении этой концепции с учением о партиях, разрабатываемым в зарубежной политической социологи, зародившейся в США в 1950-е годы

 

* Как указывает А. К. Шаститко, на западе нео-институционализм возник в результате неудовлетворенности результатами неоклассической теории в объяснении феномена Великой депрессии на рубеже 20-30 гг. ХХ века, а также многих других аспектов практической деятельности (Шаститко А. К. Новая институциональная экономическая теория. Третье издание. М: ТЕИС, 2002, с. 27).

** Как известно, ортодоксальная теория, или мэйнстрим, представляет собой общедисциплинарную организацию знания, которая может быть описана как концептуальная популяция, объединенная общими дисциплинарными идеалами и нормами экономического знания. К базовым ее постулатам, или основным аналитическим инструментам относятся: модель рационального экономического человека, модель рыночного равновесия и принцип максимизации.

 



[1] Абалкин Л. И. Избранные труды: В 4-х тт. / Вольное экономическое общество России; сост. Грибанова О. М. – М: ОАО «НПО “Экономика”», 2000. Т. 1, с. 291.

[2] Абалкин Л. Российская школа экономической мысли: поиск самоопределения. М: Институт Экономики РАН, 2000, с. 16.

[3] Очерки истории российской экономической мысли / Под ред. академика Л. И.Абалкина. М: Наука, 2003.

[4] Екклесиаст, 8, 17

[5]Абалкин Л. Российская школа экономической мысли: поиск самоопределения. М: Институт Экономики РАН, 2000, с. 31.

[6] История экономических учений. Учебное пособие. Москва. ИНФРА-м. 2000, с. 386.

[7] Подробнее см. Кирдина С. Г. Преемственность в российской экономической мысли – от Посошкова до институционализма./ Очерки истории российской экономической мысли / Под ред. академика Л. И. Абалкина. М: Наука, , 2003, с. 84-115.

[8] Подробнее см. Кирдина С. Г. Х- и Y-экономики: Институциональный анализ. М: Наука, 2004, с. 222-225.

[9] К ней относят, например, также евразийскую «теорию хозяйствования»/ Подробнее об этом см. Воейков М. Евразийская «теория хозяйствования» как составная часть российской экономической школы». // Вопросы экономики, 2003. № 12.

[10] Полевой Н. Московский телеграф. 1827. Ч. XIII. № 2. с.119-120 (первая пагинация), с. 119-120.

[11]Абалкин Л. Российская школа экономической мысли: поиск самоопределения. М: Институт Экономики РАН, 2000, с.25.

[12] Normano J. The Spirit of Russian Economics. N.Y., 1945, p. 19; Serafim H. Neuere russische Wert – und Kapitalzinstheorien. Berlin und Leipzig, 1925, p.47.

[13] Абалкин Л. Российская школа экономической мысли: поиск самоопределения. М: Институт Экономики РАН, 2000, с. 73.

[14] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Участникам экономической дискуссии. Замечания по экономическим вопросам, связанные с ноябрьской дискуссией 1951 года. / Слово товарищу Сталину. - М.: Изд-во Эксмо, 2002.

[15] Там же, с. 221.

[16] Там же, с. 474.

[17] Там же, с. 224.

[18] Политическая экономия. Учебник. Второе, дополненное издание. Академия наук СССР, Институт экономики. М: Государственное издательство политической литературы, 1955. Главы XXXII-XXXVIII.

[19] Кузнецова Т. Е. Дмитрий Трофимович Шепилов: «Отдельные моменты нашего исторического прошлого…» (в печати)

[20] Ходжсон Дж. М. Жизнеспособность институциональной экономики// Эволюционная экономика на пороге XXI века. Доклады и выступления участников международного симпозиума (г. Пущино, 23-25 сентября 1996 г.). - М.: Изд-во "Япония сегодня", 1997.

[21] Нестеренко А. Н. Институционально-эволюционная теория: современное состояние и основные научные проблемы. // // Эволюционная экономика на пороге ХХI века. Доклады и выступления участников международного симпозиума (г. Пущино, 23-25 сентября 1996). М. Изд-во «Япония сегодня». 1997, с. 11.

[22] Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М: Дело ЛТД, 1994, с. 958.

[23] Heilbroner R. Behind the Veil of Economics. New York: Norton, 1989, ch.8.

[24] Подробнее см. Кирдина С. Г. Х- и Y-экономики: институциональный анализ, с. 30-38; Кирдина С. Г. Пост-советский институционализм в России: попытка обзора // Экономический вестник Ростовского государственного университета, 2004 (в печати).

[25] Радаев Вад. В. Новый институциональный подход: построение исследовательской схемы // Журнал социологии и социальной антропологии. 2001. Том IV. № 3, с. 113.

[26] Макаров В. Л. О применении метода эволюционной экономики. //Вопросы экономики № 3, 1997.

[27] Полтерович В. М. Институциональные ловушки и экономические реформы // Экономика и математические методы. 1999, Т. 35, Вып. 2; Полтерович В. М. Трансплантация экономических институтов // Экономическая наука современной России, 2001, № 3.

[28] Иншаков О. В., Фролов Д. П. Институционализм в российской экономической мысли (IXXXI вв.): В 2 т. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2002. Т. 1 и 2.

[29] Там же, т. 1, с. 7.

[30] Там же, т. 2, с. 206.

[31] Там же, с. 207.

[32] Абалкин Л. И. Избранные труды в IV томах. М: ОАО «НПО «”Экономика”», 2000, т. 1, с. 339.

[33] Подробнее см. Кирдина С. Г. Х- и Y-экономики: институциональный анализ, с. 38-44; Кирдина С. Г. Пост-советский институционализм в России: попытка обзора // Экономический вестник Ростовского государственного университета, 2004 (в печати).

[34] Hirshleifer J. The Expanded Domain of Economics // American Economic Review, December 1985, v. 75, p. 53.

[35] Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни: Очерки теории. - Новосибирск: Наука, 1991.

[36] Такой подход наиболее отчетливо представлен в следующих работах представителей Новосибирской экономико-социологической школы: Бессонова О.Э. Раздаток: институциональная теория хозяйственного развития России. - Новосибирск: ИЭи ОПП СО РАН, 1999; Кирдина С. Г. Институциональные матрицы и развитие России. М: ТЕИС, 2000; 2-е изд, перер. и доп ., Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 2001.

[37] Иншаков О. В., Фролов Д. П. Институционализм в российской экономической мысли (IXXXI вв.): В 2 т. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2002, т.2, с. 484.

[38] Конфуций. Луньюй. Изречения. М: Изд-во Эксмо, 2003, с. 106.

2002-2024 KIRDINA.RU
АКТИВНАЯ ССЫЛКА НА САЙТ ОБЯЗАТЕЛЬНА